Размышления
о капитализме,
социализме
и демократии
Сеймур Мартин Липсет
Насколько долговечной оказалась книга Джозефа А. Шумпетера (Joseph A. Schumpeter) "Капитализм, социализм и демократия", опубликованная 50 лет назад? Выход в июле 1992 года специального выпуска "Журнала демократии", приуроченного к этой дате, свидетельствует о том, что она не потеряла своей актуальности. Около десятка ученых из девяти стран дали свою оценку этому труду и выступили со своими выводами, в корне отличающимися друг от друга.
Разумеется, политическая атмосфера, в которой появились эти последние очерки, существенно отличается от той, с которой имел дело Джозеф Шумпетер. Он писал свою книгу в конце 30-х и начале 40-х годов, т.е. в период глобальной экономической депрессии, подъема фашизма и начала мировой войны. Западная демократия и капитализм оказались перед лицом значительных трудностей. Демократический процесс находился на спаде, а не на подъеме. Различные формы правых авторитарных режимов установились в Италии, Германии, Австрии, Испании, Греции, а также на большей части территории Восточной Европы и Латинской Америки. Капитализм выглядел неэффективной общественной системой вследствие Великой депрессии, охватившей Северную Америку и Европу и продолжавшейся вплоть до наступления Второй мировой войны. Попытки центристских и левых сил остановить этот спад с помощью метода "заливки насоса" Кейнса (Keynes) окончились неудачей во Франции в правление премьер-министра Леона Блюма и в Соединенных Штатах при президенте Франклине Делано Рузвельте.
Но все эти трудности не заставили Шумпетера отказаться от капитализма. Несмотря на возникновение крупных олигархических структур, стремившихся к стабилизации рынка посредством монополистической практики, он продолжал утверждать, что капитализм является лучшей системой для достижения материального прогресса, увеличения производительности труда и повышения жизненного уровня, чем любая другая система из всех, которые можно вообразить, включая все разновидности социализма, поскольку неотъемлемой чертой капитализма является его постоянное эволюционирование: "Основной импульс, приводящий капиталистический двигатель в движение, исходит из новых потребительских товаров, новых способов производства и транспортировки, новых рынков, новых форм промышленной организации, которые создает капиталистическое предпринимательство" (стр.83). Эта система характеризуется "созидательным разрушительством", т.е. таким хаосом, который тормозит развитие в прошлом процветавших государств или фирм, если они не в состоянии быстро реагировать на нововведения или экономические кризисы. Упадок IBM и General Motors или взлет японских компаний могли бы послужить наглядным примером того, как работает принцип созидательной разрушительности в применении к борьбе за лучшее качество продукции.
Учитывая все сказанное выше, будет крайне удивительно услышать, что классический либерал Шумпетер на вопрос "Может ли капитализм выжить?" отвечает категоричным "нет". В отличие от некоторых других знаменитых пророков обреченности капитализма Шумпетер, однако, был не социалистом, а пессимистом. Вот как он формулирует свою мысль: "Прогноз не имеет никакого отношения к желательности курса событий, которые предсказываются... Можно ненавидеть социализм... и тем не менее предвидеть его пришествие" (стр.61).
Капитализм рухнет, объясняет он, потому что он неизбежно "порождает... атмосферу почти всеобщей враждебности к своему социальному порядку" (стр.143). Во-первых, утверждал он, "сам успех капиталистического предпринимательства, как это ни парадоксально, ведет к падению престижа и социального веса того класса, который связан с ним в первую очередь [т.е. предпринимательской буржуазии], при этом гигантская организация, осуществляющая контроль [крупная корпорация] стремится отстранить буржуазию от функций, которым она прежде всего и обязана своим социальным весом" (стр.139). Спад активности семейных предприятий "лишает жизненности саму идею собственности... Дематериализованное, лишенное своих важнейших функций право собственности не ... требует моральной преданности, как этого требовали формы собственности, полные жизни" (стр. 142). А это приводит к тому, что капитализм растрачивает большую часть своей моральной законности, порождая антикапиталистическую социальную атмосферу.
Капитализм и интеллигенция
Второй причиной неизбежной гибели капитализма, и, на взгляд Шумпетера, даже более важной, явилось "зарождение активной враждебности", уходящей своими корнями в отчужденный класс (стр. 145). Маркс, естественно, видел этот класс в пролетариате. Шумпетер тоже признает роль рабочих в приближении краха капитализма, но основное значение в этом отводит интеллигенции. Он определяет представителей этого класса как "людей, обладающих властью устного и письменного слова". Интеллигенция прежде всего характеризуется "критическим отношением" к различным общественным институтам (стр. 147). Она в силу самой своей сути относится подозрительно к установленным порядкам и нормам, поскольку ее профессиональная роль требует от нее быть носительницей нового; интеллектуалам воздают должное за их оригинальность, которая, как когда-то заметил Торстейн Веблен (Thorstein Veblen), неизбежно влечет за собой отрицание ранее принятого порядка вещей. Возможно, предвидя недавние события в рядах Ассоциации современного языка, Шумпетер отметил, что "от критики текста к критике общества путь гораздо короче, чем может сперва показаться" (стр. 148).
Как это ни парадоксально, враждебность интеллигенции по отношению к капитализму "возрастает вместо того, чтобы убывать с каждым новым достижением капиталистической эволюции" (стр. 153). Поскольку капитализм по мере своего развития все более и более проявляет себя как "неромантическая и негероическая цивилизация", отражающая вкусы и предпочтения прозаического создания, названного "гомо экономикус" (стр. 160). Следовательно, капиталистическая система "оказывается перед судьями, у которых в кармане уже заготовлен смертный приговор", чьи мотивы "экстрарациональны" (стр. 144). Их привлекает утопическая повышенная эмоциональность, преследующая "гораздо более высокие цели, чем набитый желудок... Прежде всего социализм означает новый культурный мир... поэтому чисто экономические аргументы в его пользу или против никогда не смогут оказаться решающими" (стр. 170).
Из всего этого следует, что капиталистический порядок не в состоянии "эффективно контролировать интеллектуальный сектор" (стр. 151). С течением времени и с помощью лейбористских движений интеллигенция подорвет капиталистическую законность, "закусав" его до смерти. "Интеллигенция не может не кусаться, поскольку она живет за счет критики и ее положение в обществе целиком зависит от критики, которая жалит; а критика отдельных личностей и текущих событий в ситуации, когда не остается ничего святого, неизбежно перерастает в критику классов и общественных институтов" (стр. 151). Как это ни поразительно, антикапиталистическая идеология и критика рыночной системы сегодня наиболее сильны в глубоком тылу капитализма XX века - в Соединенных Штатах. Именно американские интеллектуалы создали феномен, когда-то названный литературным критиком Лайонелом Триллингом (Lionel Trilling) "соперничающей культурой", которая предполагает как само собой разумеющееся неодобрительное отношение к буржуазным и национал-патриотическим ценностям. Интеллигенция всегда являлась самым сильным сторонником довольно незначительных по масштабам тенденций в американской политике, в том числе различных радикальных третьих партий, которые время от времени появлялись на политической сцене Соединенных Штатов.
Широко распространено суждение о том, что марксизм все еще жив и даже вполне благополучно себя чувствует в среде американских интеллектуалов. Как отмечает Гарри Абрамс (Garry Abrams), "Американские университеты, возможно, являются одним из последних бастионов интеллектуального марксизма, по крайней мере в развитых странах". Политический теоретик из Оксфордского университета Джон Грей (John Gray) также приходит к выводу, что "академические заведения капиталистической Америки послужат последним редутом марксистской теории". Оценивая со страниц "Нью-Йоркского книжного обозрения" взгляды и труды элитарных американских ученых, лауреат Нобелевской премии из Кембриджского университета М.Ф.Перетц (M.F.Perutz) замечает, что "марксизм, возможно, дискредитирован в Восточной Европе, но все еще выглядит вполне процветающим в Гарварде". Комментируя сходным образом различия между американским и советским литературоведением, Роберт Альтер (Robert Alter) подчеркивает, что "в наших академических кругах литература часто отрицается и жестоко критикуется как инструмент идеологического подавления". Идеологическое левое направление также достаточно сильно в Голливуде и среди творческих работников на телевидении.
В последние годы эта точка зрения получила широкое распространение также и за границей, где интеллигенция и студенты составляют большую часть сторонников экологических движений и "зеленых" политических партий, связанных с ними. Тем не менее, значительное число интеллектуалов в Европе и Японии сейчас отказались от своей былой приверженности марксизму. Эта перемена отчасти коренится в том, что раньше интеллигенция была связана с сильными социалистическими, лейбористскими и (в Италии и Франции) коммунистическими партиями. Утопический социализм, как в своей авторитарной, так и демократической формах, потерпел явное фиаско. Многие интеллектуалы, ранее вовлеченные в социалистическую политику, сейчас отвернулись от нее, хотя они и продолжают желчно критиковать основы капитализма.
Требования к демократии
Пессимизм Шумпетера в отношении будущей судьбы капитализма заставил его опасаться также и за судьбу демократии, поскольку он утверждал, что "современная демократия есть продукт капиталистического процесса". Однако он оставил открытым вопрос о том, "является ли демократия одним из тех продуктов капитализма, которым суждено отмереть вместе с ним". Интересы буржуазии заставляют ее стремиться к ограничению "сферы общественной власти"; отсюда следует, что "заниматься демократическими самоограничениями гораздо легче классу, интересы которого проще всего удовлетворить, просто предоставив его самому себе, чем классам, пытающимся существовать за счет государства" (стр. 297-98).
Работая над своим произведением в пору высшего расцвета фашизма (движения, которое Шумпетер никогда прямо не обсуждал), он приходит к выводу, что имеющиеся факты однозначно приводят к "пессимистическому прогнозу" в отношении будущего буржуазной демократии. Самой важной причиной для этого было, по его мнению, не только быстрое распространение социалистических систем, но также и неизбежное нарастание конфликта в индустриальных обществах, так как "демократический метод никогда не сможет работать в полную силу, если внутри нации наблюдается существенное расхождение во взглядах на первостепенные вопросы социального порядка" (стр. 298).
Считая, что у социализма больше шансов победить, чем у фашизма, Шумпетер был очень озабочен перспективами демократии при социализме. Принимая во внимание то значение, которое он придает отделению политики как непременному условию существования любого свободного общества, становится вполне понятным его предупреждение: "Ни один ответственный человек не может невозмутимо наблюдать за теми последствиями, к которым приводит распространение демократического метода, т.е. сферы 'политики', на экономическую сферу" (стр. 299). Он подчеркивает опасность, коренящуюся в отсутствии в социалистическом обществе "автоматических ограничений, накладываемых на политическую сферу буржуазным порядком вещей. Более того, в социалистическом обществе уже нельзя будет находить утешение в мысли, что неэффективность политического порядка в конце концов является гарантией свободы. Отсутствие эффективного механизма управления в конечном итоге будет означать отсутствие хлеба" (стр. 299).
И все же, как мы уже отмечали, Шумпетер не верил в то, что победа социализма неизбежно приведет к гибели демократии. "Функционирующая социалистическая демократия, - говорил он, - была бы совершенно безнадежной задачей, за исключением тех случаев, когда общество удовлетворяет всем требованиям [демократической] 'зрелости'". Эти требования выполнимы только в условиях высоко стабильной, прочно институциализированной демократии, где социалисты пришли к власти только в результате выборов и где "подавляющее большинство представителей всех классов решительно настроены подчиняться правилам демократической игры", которая, "в свою очередь подразумевает, что все они в принципе согласны с основами своего общественного устройства" (стр. 301). Такие требования были детально разработаны Робертом Далем (Robert Dahl) в его классической работе "Полиархия". Они, естественно, включают регулярные свободные выборы при всеобщем избирательном праве и тайном голосовании, а также возможность замены лиц, занимающих ответственные должности. Эти требования предположительно могут выполняться только в экономически развитых и стабильных государствах типа тех, что мы наблюдаем в Западной Европе и Северной Америке.
Основной проблемой демократии является необходимость сделать узаконенной нормой мирную борьбу между соперничающими элитарными группировками, дающую массам возможность выбора из нескольких альтернативных программ, даже если при этом они раскрывают слабые стороны и просчеты друг друга. Таким образом, главное условие существования стабильной демократии - это наличие сильных партий внутри действующего гражданского общества: "Они представляют собой попытку регулировать политическую конкуренцию точно таким же способом, как это происходит в сфере торговли. Психологическая и техническая стороны партийного управления и партийного рекламирования, лозунги и маршевые мелодии не являются просто аксессуарами. Они суть политики" (стр. 283).
Тоталитарные системы всегда систематично старались избавиться от групп, выступающих в качестве посредников между личностью и государством, и таким образом лишили действенных гражданских обществ тех, кто пришел вслед за ними. Это снизило возможность появления организованной оппозиции, уменьшив эффективность любых группировок вообще, что сделало личность плохо приспособленной к таким новым видам деятельности, как предпринимательство или любая другая деятельность, отнесенная Токвилем (Tocqueville) к "Гражданским партнерствам". Страны, образовавшиеся на месте бывшей Советской империи, сейчас пытаются преодолеть последствия подавления гражданского общества, что затрудняет консолидацию демократии и развитие экономического предпринимательства. К счастью, большинство молодых демократий за пределами бывшего коммунистического блока, такие как Испания и Чили, не прошли через тоталитарный режим и поэтому сохранили некоторые из плюралистических институтов гражданского общества даже в период автократического правления.
Политические партии и избирательная система
Политические партии следует рассматривать как посреднические организации между гражданами и государством. Решающим условием существования стабильной демократии является наличие главных политических партий с крупными и действительно постоянными базами поддержки в среде избирателей. Эта поддержка должна быть настолько слепой и некритичной, что никакие, даже самые явные, политические просчеты и скандалы не смогли бы ее ослабить. При наличии такой верности со стороны избирателей партии нельзя будет полностью стереть с политической арены, а следовательно, база для эффективной оппозиции никогда не исчезнет. Например, республиканская партия в Соединенных Штатах периода Великой Депрессии, хотя и утратила значительную часть своего авторитета среди избирателей, все же осталась главной оппозиционной партией, несмотря на наступившие для нее тяжелые времена. Сходное развитие событий вследствие скандала с Уотергейтом в начале 1970-х годов не помешало республиканской партии вернуться к власти в 80-х годах.
В новых политических системах, где партии не имеют такой твердой поддержки, некоторые из них можно легко уничтожить. Так, Федералистская партия Гамильтона, которая соперничала в ранние годы американской республики с партией Джефферсона, объединявшей демократов и республиканцев, резко утратила свое значение после потери президентства в 1800 году и вскоре совсем исчезла. В более близких к нам по времени "поставторитарных" европейских государствах ранние демократические движения, такие как Партия действия в послевоенной Италии и Союз демократического центра в Испании (который в 1977 году сформировал правительство большинства в результате первых выборов после правления Франко), Гражданский форум в Чехословакии или Солидарность в Польше, - все они полностью или частично сошли с политической сцены в результате досрочных выборов. Эта модель повторилась и в ряде новых независимых государств, образовавшихся на месте бывшего Советского Союза. Пожалуй, можно даже утверждать, что наличие по меньшей мере двух партий, опирающихся на преданную поддержку масс, становится почти необходимым условием для развития стабильной демократии. В отсутствие сильных партий у демократии мало шансов выжить.
Порядок выборов и смены органов управления также относится к числу важнейших факторов, влияющих на перспективы демократической стабильности. Процедура выборов, предоставляющая избирателям эффективный механизм для отстранения от власти выбранного лица, обеспечивает большую стабильность и законность, чем в системе, где правила выборов или общий баланс политических сил делают такую замену трудно осуществимой. В основе избирательных систем, подобных тем, что мы видим в Соединенных Штатах и большинстве стран Британского Содружества наций, лежат избирательные округа, от которых выбирается только один представитель в органы власти, что заставляет общественность выбирать между двумя главными партиями. Избиратели знают, что если они окажутся недовольными правящей партией, они всегда смогут заменить ее оппозицией. Партии в таких системах обычно представляют собой неоднородные коалиции, и многие избиратели часто просто выбирают "меньшее зло". Более того, поскольку оппозиция обычно обещает изменить проводимый политический курс, избранных лиц можно наказать за непопулярную политику. Там, где существовало или существует чисто пропорциональное представительство и сопутствующая ему многопартийная система, будь то в Германии периода Веймарской республики, Италии накануне фашизма, большинстве стран Восточной Европы после Первой мировой войны или в современном Израиле, избиратели очень часто могут оказывать лишь незначительное влияние на состав правительства. Там, где ни одна из партий не имеет большинства, обязательно возникновение меняющихся коалиций, сформированных самыми различными силами. Партия внутри правящей коалиции, получившая большее количество голосов, может оказаться исключенной из состава нового кабинета, сформированного после выборов. Небольшие, оппортунистические или созданные со специальной целью партии могут поддерживать баланс властей и таким образом определять форму и политический курс, проводимый послевыборными коалициями. Новые партии могут возникнуть всего за одну ночь.
Описанные выше системы можно усовершенствовать. Относя нестабильность Третьей и Четвертой Французских республик за счет многопартийных парламентских систем, вызывавших к жизни многочисленные недолговечные и неэффективные кабинеты министров, Шарль де Голль смог в 1958 году ввести комплексную систему, в центре которой стоял наделенный большими полномочиями президент, деливший власть с премьер-министром и кабинетом министров. Эта перемена очевидно привела к более направленному соперничеству между левыми и правыми силами и породила более действенные и долговечные правительства.
При социализме, как правильно утверждает Шумпетер, демократия может существовать только там, где от одного поколения не требуют слишком больших жертв ради блага последующих поколений. "Но даже если отсутствует необходимость заставлять людей работать до изнеможения посредством Госплана, задача поддержания демократического курса может оказаться чрезвычайно щекотливой и затруднительной... В конце концов, эффективное управление социалистической экономикой означает диктатуру не пролетариата на фабриках, а над пролетариатом" (стр.302). Определяя социализм как "установившуюся модель, в которой контроль над средствами производства и самим производством осуществляется центральной властью - или в которой, если можно так выразиться, экономические дела общества принципиально находятся в ведении общественности, а не частной сферы" (стр.167), Шумпетер приходит к заключению, что "нет особых оснований полагать, что [он] означает приход цивилизации, о которой мечтают ортодоксальные социалисты. Гораздо более вероятно, что у него окажутся фашистские черты" (стр.375).
Переоценка анализа Шумпетера
Через пятьдесят лет после того, как Шумпетер сделал эти пессимистичные замечания, мы пытаемся оценить их с точки зрения нашей эпохи, существенно отличающейся от той, в которой он писал свой труд. Ход истории показывает, что Шумпетер оказался прав в отношении трудностей, которые необходимо преодолеть, чтобы заставить социализм работать как экономическую систему, особенно в менее развитых, преимущественно аграрных странах. Спустя три четверти века после Октябрьской Революции коммунизм рухнул в Восточной Европе и бывшем СССР или пытается трансформироваться в преимущественно рыночную экономику в Китае и Вьетнаме. Сейчас мы знаем, что с точки зрения экономики социализм потерпел полное фиаско, что условия в бывшем Советском Союзе на самом деле были намного ужаснее, чем представляли себе или пытались подтвердить документально даже самые суровые критики. В действительности, бывшие советские республики (в том числе и Россия) являются всего навсего странами третьего мира.
Однако история доказала, что Шумпетер ошибался, предсказывая политический провал капитализма, который сейчас охватил гораздо более значительные территории на земном шаре, чем когда-либо ранее. А все социал-демократические партии, от Швеции и Италии до Чили и Израиля, открыто признали превосходство рыночной экономики над плановой. Как заметил испанский премьер-социалист Фелипе Гонсалес (в формулировке, напоминающей комментарии Черчилля по поводу демократии), рыночные экономики с их конкуренцией могут быть испорчены жадностью, коррупцией и эксплуатацией слабых, но "капитализм является наименее плохой из ныне существующих экономических систем". Незначительное количество левых партий сегодня все еще защищают социализм, но это те партии, которые становятся все меньше и незначительнее в политическом отношении.
Демократия набирает такую силу, какой она не имела за всю историю развития человечества. Начиная с политических прорывов в Греции, Португалии и Испании в середине 70-х годов, авторитарные режимы трансформируются в более или менее конкурирующие многопартийные системы на территории почти всей Латинской Америки, в некоторых регионах Восточной Азии и Африки, а также в большинстве бывших коммунистических стран Восточной Европы и того, что раньше называлось Советским Союзом. С середины 70-х годов изменения в этом направлении произошли почти в пятидесяти государствах. В первый раз за всю историю существования Организации Объединенных Наций большинство входящих в нее стран может считаться свободными обществами. Единственной группой государств, противостоящих демократическим преобразованиям, остаются преимущественно мусульманские страны.
Разбирая работу Шумпетера, авторы, принявшие участие в симпозиуме, который организовал "Журнал демократии", обсуждали вопрос о том, будет ли способствовать возврат к капитализму или его возникновение в странах Восточной Европы и бывшего Советского Союза развитию стабильных демократий. Не удивительно, что Фрэнсис Фукуяма оказался наиболее оптимистично настроенным. Но даже его предсказание сделано с некоторыми оговорками. Он говорит: "Взаимоотношения между капитализмом и демократией не являются прямыми. То есть, капитализм сам по себе не оказывает прямого влияния на демократию. Он прекрасно совместим с многими формами авторитаризма (но только не с коммунистическим тоталитаризмом) и может процветать даже с большей силой в недемократических обществах. Но капитализм служит более эффективным двигателем экономического прогресса, чем социализм, и следовательно имеет больше шансов вызвать к жизни быстрые социально-экономические преобразования, что будет способствовать возникновению стабильной демократии".
Венгерский философ Г.М.Тамас (G.M.Tamas), лидер классически-либеральной фракции Свободного демократического союза, оказался наиболее пессимистично настроенным из всех наших аналитиков. Он утверждает, что культурные условия в Восточной и Центральной Европе были и остаются существенно отличными от тех, которые способствовали возникновению капитализма и демократии на Западе. Модернистское искусство совсем не получило развития на Востоке, традиции которого остаются "сильно анти-индивидуалистическими". Антикоммунистические националистические правые силы в Восточной Европе "ненавидят капитализм".
Современная революция в этих странах чаще всего носит популистский характер, это революция большинства и антиплюралистическая революция. "В ней нет ничего [классически] либерального":
"Данные всех социологических исследований и опросов свидетельствуют о том, что общественное мнение в нашем регионе отвергает диктатуру, но хотело бы видеть сильную личность у кормила власти; оно выступает за народное правительство, но ненавидит парламент, партии и печать; его привлекает законодательство о социальных гарантиях и равенстве, но не профсоюзы; оно желает свергнуть сегодняшнее правительство, не не одобряет идею регулярной оппозиции; оно поддерживает идею рынка (само это слово символизирует западный уровень жизни), но хочет наказать богатых и экспроприировать их имущество, а также клеймит банкиров, грабящих простой народ; оно приветствует гарантированный минимальный доход, но рассматривает безработицу как аморальное состояние и желает наказать или по возможности выгнать из страны безработных".
Недавние исторические события подтвердили эту точку зрения Тамаса. В Литве, первой советской республике, вышедшей из состава Советского Союза и отказавшейся от коммунизма, реформированная коммунистическая партия получила большинство голосов на выборах в ноябре 1992 года, в то время как те, кто возглавлял отделение от Советского Союза, оказались на второстепенных ролях. В Польше старые официальные профсоюзы сейчас превосходят по числу членов Солидарность, а Альянс демократических левых партий - в действительности те же коммунисты, только под другим именем - имеют в парламенте одно из наибольших количеств мест. Антикоммунистические независимые профсоюзы намного слабее старых официальных профсоюзов во всех бывших Советских республиках, и эти старые профсоюзы успешно тормозят процесс приватизации. Организации "бывших" коммунистов продолжают оказывать значительное влияние на правительства и экономику. В то же время, вина за падение производительности труда, ухудшение в обеспечении продуктами питания, рост безработицы и снижение правопорядка возлагается на неолибералов, даже несмотря на то, что последние в реальности не обладают никакой властью.
Как подчеркивают в своих очерках Петер Бергер (Peter Berger) и Джагдиш Бхагвати (Jagdish Bhagwati), ликование западных и либеральных деятелей является "преждевременным" и "неоправданным". Это же беспокоит и Адама Прзеворски (Adam Przeworski), отмечающего неотлаженное функционирование до сих пор практически не существующих неолиберальных рынков в Восточной Европе и бывшем Советском Союзе, которые, как он считает, не способствуют экономическому росту или возникновению сильных представительных институтов. Централизованное управление все еще определяет экономическую жизнь во всех этих странах.
Бергер, наиболее реалистичный из всех авторов, отмечает, что "еще совсем не очевидно, что переход [к капитализму] когда-либо вообще произойдет во всех этих обществах, под эгидой демократии или любой другой... Переход к капитализму может ... застопориться навсегда, пока политические правители будут вводить очередные разновидности 'чрезвычайного социализма', которые вполне могут превратиться из временного в постоянный порядок". Эту систему не следует называть социализмом - популизм или национализм гораздо больше бы подошли ей в качестве названия с точки зрения общественных отношений.
Кюн Ван Ким (Kyung-won Kim) из Южной Кореи, однако, обращает внимание на данные об успешном экономическом развитии под покровительством государства или недемократического общества в некоммунистическом мире, особенно в Японии и Германии. Опираясь на исследования Ральфа Дахрендорфа (Ralf Dahrendorf), он сообщает:
"Германский феномен показывает, что когда капиталистическая индустриализация проводится по инициативе и под руководством государства, а не политически автономной буржуазии, авторитарный режим может раньше других привести к росту либеральной демократии".
Программы авторитарного управления, нацеленные на ускорение развития путем использования рыночных механизмов как инструментов для мотивации поведения и выделения средств, были опробованы как в некоммунистических странах (таких, как Южная Корея и Тайвань), так и в коммунистических (Китай и Вьетнам). Они неизбежно приводили к порядку вещей, который Ким (вслед за Робертом Скалапино (Robert Scalapino)) охарактеризовал как "авторитарный плюрализм". При этом, "авторитарно-плюралистский режим, сознательно или непреднамеренно, ведет к возникновению среднего класса". А этот класс неизбежно "начинает предъявлять политические претензии авторитарному режиму". Опыт Восточной Европы и Азии может служить своего рода проверкой анализа Шумпетера. В Восточной Европе демократические реформы продолжают опираться на социалистическую экономическую базу, сопротивляющуюся преобразованиям. В Азии капитализм зарождается и растет, в то время как авторитарные однопартийные режимы продолжают оставаться у власти. Но, как отмечает Ким вслед за Шумпетером, "в самой природе капитализма заложено то, что он тайно выращивает и в конце концов спускает с привязи демократические силы". Следовательно, мы можем предвидеть появление в Азии "демократических сил, спущенных с привязи самоуверенным средним классом, который косвенным образом воспитало само государство". Как утверждает Бхагвати, усилия Ден Сяопина, направленные на экономическое развитие Китая, все еще могут привести к свободе в этой стране, в то время как усилия Горбачева в старом СССР решительно провалились.
В бывшем Советском Союзе социализм постоянно подновляется под другими именами, поддерживаемый номенклатурой, все еще очень влиятельными экс-коммунистическими профсоюзами (которые удерживают контроль за социальной сферой и распределением жилья) и целым рядом "традиционных" группировок, предпочитающих государственное регулирование экономики. Если только эти организации не будут ослаблены появлением нового буржуазного класса, приватизацией и созданием истинно независимых профсоюзов, продолжающееся состояние "монополии экономической сферы практически не оставляет места в рамках официальной общественной жизни для критики или оппозиции".
История в неогегельянском смысле Фукуямы (Fukuyama) не умерла, поскольку централизованный социализм жив, даже если марксизм и коммунизм больше не существуют в качестве узаконенных идеологий. Предпосылка Фукуямы (и многих других западных исследователей) заключается в том, что с социализмом в той его форме, в какой он проводился в жизнь в бывших марксистско-ленинских государствах, покончено навсегда. К счастью, это в самом деле так в случае восточной Германии, Венгрии, Польши и Чешской республики, но так дело обстоят далеко не везде. В Советском Союзе и большей части Восточной Европы существует решительно настроенный бывший коммунистический правящий класс, окопавшийся внутри все еще довольно мощных централизованных экономических организаций. Желание старого правящего класса сохранить свои привилегии, в сочетании со стремлением большого числа рабочих, крестьян, мелких чиновников и военнослужащих к экономической защищенности и социально-политической стабильности, свидетельствует о возможности Реставрации. Было бы не лишним вспомнить, как мало революций, за исключением Американской, закончились успехом.
Новые вызовы капитализму
Поразительно быстрый переход к идеологическому одобрению капитализма и свободного рынка, хотя и выглядит повсеместным, тем не менее может оказаться кратковременным. Даже сторонники этих институтов, такие как Шумпетер и позднее Ирвинг Кристол (Irving Kristol), указывали, что демократический капитализм, в отличие от социализма и коммунизма, не претендует на способность определенно решить главнейшие общечеловеческие проблемы. Даже с чисто экономической точки зрения свободный рынок не предлагает панацеи от всех бед и не обещает счастливое будущее для всего человечества. В лучшем случае, он держит обещание о неподтасованной лотерее, но, как и во всех подобных соревнованиях, самый крупный выигрыш достанется незначительному меньшинству игроков. Следовательно, окажется много таких, кто (по крайней мере в относительном смысле) "проиграет"; некоторые из них будут восприимчивы к реформистским или антикапиталистическим движениям. Капиталистическое распределение выигрышей должно быть в высшей степени неравным, и, как указал Токвиль полтора века назад, идея равенства заставит малообеспеченные слои населения поддержать партии и политические курсы, целью которых является перераспределение накопленных богатств.
В центре идеологии свободного рынка лежит понятие эгоизма и своекорыстия, или, выражаясь более грубо, жадность. От Адама Смита до Милтона Фридмана постоянно высказывалась мысль, что несдерживаемое стремление к достижению личной прибыли или прибыли какой-либо организации должно способствовать постоянному росту экономики, от которого выиграют все, независимо от социального положения или богатства. Однако, как мы знаем, налицо не только индивидуальные различия в достижениях, но и существенные различия между странами в их экономическом развитии. Более того, цикл деловой активности - неотъемлемая принадлежность рыночной экономики - не только способствует росту, но и подразумевает временные спады - периоды увеличения безработицы, роста инфляции, а иногда и того, и другого.
Возрождение презрения к капитализму можно предсказать еще и по причине того, что общества, основанные на рыночных отношениях, как бы все время подчеркивают свою холодную и земную рациональность в ущерб пылающему идеализму. Как утверждает Кристол, "главная проблема [капитализма] совсем не социологическая или экономическая. Она заключается в том, что "посредственный" характер буржуазного общества не может должным образом отвечать всему спектру духовной природы человека, которая предъявляет более, чем усредненные требования к Вселенной и требует большего, чем общих ответов. Эта слабость буржуазного общества с самого момента его возникновения составляла основной предмет критики со стороны интеллигенции".
Капитализм неспособен произвести действенные общественные ценности. Эта его неспособность обусловила разногласия капитализма с многими религиозными общинами. Католическая церковь может служить прекрасным примером, поскольку она являет собой модель более тесных, даже семейных общественных отношений. Нынешний Папа Римский Иоанн Павел II сыграл огромную роль в приближении падения коммунизма в своей родной Польше, он твердо придерживается папской традиции противостояния социализму, но в то же время он также является язвительным критиком капитализма. Он неустанно предупреждает об опасностях эгоизма, неравенства и бедности, присущих капиталистическим обществам. Его скептическое отношение к свободному рынку вполне согласуется с давней католической склонностью к общественным понятиям типа "благородство обязывает" и некоторым формам благотворительной деятельности.
Капитализм не обещает осуществить глубинные духовные чаяния или покончить с неравенством, бедностью, расизмом, сексуальной распущенностью, загрязнением окружающей среды и войной; поэтому совсем не удивительно, что он не может отвечать идеалистическим устремлениям молодого поколения. А как подчеркивал Аристотель еще две с половиной тысячи лет назад, молодые - сюда же можно отнести и интеллигенцию - хотят получить ответы на все вопросы. Следовательно, на мировой сцене будут появляться или возрождаться новые движения и новые идеологии или старые, выступающие с реформистскими или утопическими обещаниями. Общественные заботы переузаконят государство как инструмент для уменьшения, если не искоренения, неравенства между расами, полами и социальными положениями. К этому можно добавить и проблемы окружающей среды. Не удивительно, что эти вопросы становятся первоочередными приоритетами партий левой направленности, как более старых, так и вновь создающихся. Классические либералы будут противодействовать политическим взглядам социальных демократов и "зеленых" на том основании, что и те и другие стремятся к чрезмерному вмешательству в проблемы рынка и свободной конкуренции.
Франциско Уеффорт (Francisco Weffort) даже считает, что социализм может оказаться политически конкурентоспособным, если он будет уделять основное внимание неэкономическим ценностям. Он утверждает:
"Социалисты могут чувствовать себя уверенными как никогда ранее в том, что касается таких старых социалистических ценностей, как равенство, социальная справедливость и т.д. Именно это "культурное" измерение социализма объясняет, почему в мире до сих пор существует так много социалистов. ... Таким образом, будет совсем не удивительно, если социалисты, даже при отсутствии у них альтернативных экономических или социальных теорий, в ближайшие годы создадут концепцию социализма, не привязанную ни к какой конкретной системе, а определяемую преимущественно в ценностных терминах".
Борьба между левыми, понимаемыми как партия большего равенства, и правыми, понимаемыми как защитники существующего порядка вещей, не закончена. В бывших коммунистических странах термины "левый" и "либерал" сейчас применяются в отношении к сторонникам свободного рынка и демократии, которые стремятся урезать власть государственной бюрократии, в то время как слова "правый" и "консерватор" относятся к группам, защищающим государственный контроль. По иронии судьбы, именно таким образом и применялись сначала, на протяжении большей части XIX века, эти идеологические концепции. Однако вследствие роста социалистических движений слово "левый" стало обозначать тех, кто делал больший акцент на общество и равенство, отводя государству роль преимущественно инструмента для проведения преобразований. "Правые", связанные с учреждениями, вынужденными обороняться, отождествлялись, особенно начиная с Второй мировой войны, с оппозицией правительственному вмешательству. Даже если социализм сейчас считается ругательным словом, соревнование между этими двумя ориентациями ни в коем случае не завершено. Глубинный политический конфликт - который и есть сама история - будет продолжаться и впредь.