Новое публичное управление

Сравнение

как средство выработки

социологических правил

М. Доган, Д. Пеласси

 

Политические явления не могут быть объектом исследова­ния экспериментальной науки. Социальные теории иногда проверить удается. Переход от микро- к макроанализу всег­да таит в себе опасность, а большинство наиболее значи­мых политических акторов (actors) не относятся к числу тех, кем можно манипулировать в социальном эксперимен­те. Во всяком случае, нельзя проверить то, каким образом политическая система упорядочивается, подвергаясь противоречивым воздействиям, или то, каким образом созда­ются социальные группы или зреют конфликты. Первые социальные ученые быстро поняли, как можно преодолеть эти трудности, используя метод сравнений. Значение сравнительного метода осознавали Дж.С.Милль, О. Конт и Э. Дюркгейм, рассматривая его в качестве наилучшей заме­ны экспериментального метода в социальных науках.

На самом деле, нельзя согласиться с утверждением о противоположности сравнения и эксперимента, поскольку сравнительный подход всегда присутствует и в экспери­менте. Именно систематическое сравнение результатов многократных экспериментов и составляет сущность экс­периментального метода. Различие состоит в том, что проводящие эксперимент химик или бактериолог облада­ют возможностью воспроизвести в замкнутых услови­ях явление, которое они хотели бы изучить. Они мо­гут обеспечить такие условия, которые предупреждают влияние изменений внешней среды, поддерживая постоян­ными те ее переменные, которые не представляют для них интереса. Они могут просто исключить их из сферы своих исследовании. Такой характер действий определенно невоз­можен в человеческом окружении. Социологи и политологи могут изучать лишь такие явления, которые не созданы ими самими.

Иначе говоря, в тех сферах, где эксперимент не может быть применен, сравнение является синонимом не только научного подхода, имеющего целью выявить все сходства и различия между двумя или более ситуациями; оно является также единственным средством получения информации, достаточной для обеспечения большей адекватности науч­ного подхода. В данном случае сравнение служит и средст­вом описания, и способом выражения мысли. В самом де­ле, невозможно узнать, оказывают ли различные применя­емые в избирательной практике приемы воздействие на партийные системы, не рассмотрев достаточно широкий спектр конкретных примеров. Аналогичным образом, необ­ходимо изучение различных социальных контекстов для анализа, например, процессов социализации, модерниза­ции или партийной расстановки сил.

«У нас существует единственное средство показать, что одно явление является причиной другого — а именно срав­нить те ситуации, где они оба одновременно присутствуют или отсутствуют». Так писал Э. Дюркгейм в своей работе «Принципы социологического метода», подчеркивая разли­чие между экспериментом и сравнением. «Когда какое-ли­бо явление может быть искусственно создано самим исследователем, используемый им метод — есть эксперимент в его непосредственном значении. Когда же производство фактов нам недоступно, когда они спонтанно возникают, используемый нами метод исследования представляет со­бой косвенное экспериментирование или сравнительный метод».

Сравнение является универсальным методом исследо­вания в социальных науках, заслуживающим внимания не только тех, кто занимается исследованием различных госу­дарств. Даже если мы собираемся изучить специфику уча­стия в выборах в какой-либо одной стране, мы действуем методом сравнения поведения мужчин и женщин, молоде­жи и людей зрелого возраста, городских и сельских жите­лей и т. д. Для такого рода исследований сравнение опыта различных стран лишь обеспечивает дополнительную подтверждающую информацию. Мы смогли бы, например, лучше понять поведение французских рабочих, если бы на­шли сходные черты в некоторых соседних странах. Нам легче определить тенденции экономического развития Ве­ликобритании, если проанализировать все, что одновре­менно произошло в Германии или Франции. Неудивительно поэтому, что исторический метод исследования часто объединяется с сравнительным.

Все теории представляют собой синтез результатов ана­лиза. Но лучшие из них черпают свои идеи из разносторон­него и разнонаправленного анализа. Природа тоталитарно­го правления или же процесс военного вмешательства в, по­литику становятся понятнее, если исследование охватывает ряд различных примеров в широком разнообразии контекстов. Для социального ученого сравнение остается главным средством приблизиться к пониманию причин наблюдае­мых явлений, т. е. к выработке социологических правил.

Естественно, сравнение различных стран еще не гаран­тирует валидности полученных выводов. Применение ме­тодов «различия» или «сопутствующих изменений», пред­ложенных Миллем, имеет свои границы. Никогда контекст сравниваемых ситуаций не может оказаться достаточно по­хожим, чтобы исключить, например, влияние окружающих условии. Никогда исследователю не удается обоснованно исключить из полученных Им выводов те контекстуальные переменные, которые он не может сохранять неизменны­ми. Совершенно правомерно высказывание Сартори по этому поводу: цель, к которой исследователь социальных процессов должен стремиться, состоит не в том, чтобы ис­казить или упростить реальность, а в том, чтобы в наиболь­шей степени приблизиться к ней.

Занимаясь поиском причинной связи между исследуе­мыми явлениями, аналитик-компаративист сталкивается с дополнительным препятствием: относительно ограничен­ным числом конкретных примеров, которыми он может оперировать. В мире существует более 160 независимых го­сударств, но мы не можем, совершенно очевидно, рассчи­тывать на достаточно представительную выборку среди них, чтобы изучать такие явления, как харизматическое ли­дерство, упадок парламентаризма или же политическая роль высших гражданских чиновников. Имеет ли смысл сравнивать Того с территорией в 56 тыс. км2 с бывшим Советским Союзом; пустынную Ливию с перенаселенной Японией; бедный Габон с более чем в сто раз богатой Швейцарией; молодые государства Чад или Бангладеш с насчитывающим более чем двухтысячелетнюю историю Китаем? Имеет ли смысл ставить вопрос, считает ли себя крестьянин провинции Золил в Мексике политически гра­мотным, если он едва ли осознает себя мексиканцем? На каком уровне генерализации мы должны находиться, что­бы провести убедительное сравнение бюрократии Бирмы и Германии или же процессов артикуляции в Англии и на Фиджи? Сколь абстрактными ни казались бы эти вопросы, они вполне уместны. Это особенно очевидно при проведе­нии количественных исследований. Несомненно, что для ряда исследуемых проблем различия по таким показате­лям, как размеры, возраст, способ организации, не имеют большого значения; в то же время в ряде других вопросов различия, например, в размерах делают невозможным изу­чение многих государств мира в качестве сравнимых единиц.

В большинстве случаев основная проблема, с которой приходится сталкиваться компаративисту, состоит в том, чтобы увеличить число относящихся к исследуемому пред­мету конкретных случаев, ситуаций для того, чтобы мак­симально повысить уровень статистической достоверности анализа, существует несколько возможных подходов. Ряд предложений по этому поводу внес А. Липгарт. Первый подход состоит в увеличении числа исследуемых ситуаций за счет исторических примеров. Так, например, можно бы­ло бы изучать процесс бюрократизации, включив в сравни­тельный анализ исторический опыт империй древних вре­мен, или же изучать процесс урбанизации ретроспективно, обращаясь к историческому прошлому Европы. Сравнение процессов формирования государств в современной Афри­ке и средневековой Европе было предпринято на основе «поразительного параллелизма» этих двух ситуаций.

Однако такой подход имеет два серьезных ограничения:

1) прежде всего, это фрагментарный характер имеющейся информации, даже относящейся к недавнему прошлому;

2) некоторые искажения, вносимые историей, а также фун­даментальные различия, которые часто существуют между одинаково квалифицируемыми явлениями. Несомненно, полезно изучать современные процессы развития грамот­ности в странах Азии и Африки, их формы и последствия в свете того, как это происходило в Европе в течение пред­ыдущих столетий. Но было бы ошибкой не учитывать су­щественные различия между процессом распространения грамотности путем различных печатных изданий в эпоху Бисмарка и этим же процессом в эру господства аудио-, ви­деотехники. Урок истории состоит в том, что предостерега­ет от слишком поспешных сравнений. Надеяться на эконо­мическое чудо в результате экспортирования капитализма в страны третьего мира, забывая при этом об этапах эконо­мического развития в Европе, — это означало бы создавать для них модель развития, построенную на песке. Как можем мы оставить без внимания те огромные возможности, которые были предоставлены западным странам, начиная с XIX столетия, колонизацией и присвоением ресурсов этих колонизованных регионов? Асинхронное сравнение может дать ошибочное представление о перспективах развития.

Другим подходом, позволяющим увеличить число име­ющихся для сравнения случаев, является идентификация областей исследования в каждой стране. Они могут быть определены либо в соответствии с относительно постоян­ными социологическими характеристиками, либо же в со­ответствии с изменяющимися для данного случая (ad hoc) критериями. Так, исследователь, занимающийся сравни­тельным анализом государственной политики, может, на­пример, по своему усмотрению выбрать различающиеся между собой муниципалитеты, районы или даже штаты в государствах с федеративным устройством для того, чтобы оценить значение идеологических ориентации как опреде­ляющего фактора политики. Следуя этому принципу, Х.Линц представил восемь вариантов Испании, Э. Алардт — четыре Финляндии, а С. Роккан — столько же Норвегии. Принято различать три различных Бельгии, че­тыре Италии, пять или шесть Франций. Тому, кто изучает всю Западную Европу, удалось бы насчитать до сорока ха­рактеризующих ее признаков, в то же время понимая, что такое их количество может иметь смысл только при иссле­довании проблем, в достаточной степени далеких от госу­дарственной политики. Дополнительным преимуществом такого подхода является то, что внутренняя однородность каждой из восьми Испании или четырех Италии будет, не­сомненно, более высокой, нежели Испании или Италии, рассматриваемых в целом.

Другая стратегия сводится к выработке рабочих поня­тий, достаточно гибких, чтобы охватить слабо различаю­щиеся между собой ситуации. В результате мы можем при­менить эту стратегию при сравнении многих однопартий­ных систем с многопартийными, не обращая внимания на различия, существующие между формами многопартийности; мы можем также в общих чертах сравнивать виды сво­бодной рыночной экономики с различными формами пла­новой экономики, федеративные государства с унитарны­ми и т. д. Тем самым число случаев, входящих в каждую категорию, неизбежно возрастает. Но статистические преимущества мы рискуем получить за счет снижения четко­сти используемых понятий.

Еще одна достаточно пропагандируемая и широко используемая стратегия заключается в применении методов сравнения лишь к тем странам, где существующие аналогии закреплены их историческим прошлым или географи­ческим положением. Эта стратегия (известная под названи­ем «региональные исследования» — «area study») естествен­ным образом обеспечивает контроль над теми переменны­ми контекста, которые исследователь хотел бы сохранить неизменными для того, чтобы лучше проанализировать ко­лебания других. Например, мы сможем лучше понять вли­яние методов избирательной практики на политическое по­ведение или структуру партий, если проведем сравнение в культурно или структурно однородном окружении. Д. В. Рей применил именно эту стратегию при изучении политиче­ской роли различных методов проведения избирательной кампании. Рассматривая проблему, сформулированную М. Дюверже, Рей расширил сферу анализа, включив в нее двадцать плюралистических демократий, которые можно было бы считать относительно похожими. Его выводы, в значительной мере подтверждающие выводы Дюверже, убедительно показывают влияние мажоритарной системы голосования и пропорционального представительства. Л..Додд в свою очередь проверил в контексте современных парламентских систем общую гипотезу, выдвинутую У. Райкером, и указал на такие ситуации, где принцип «ми­нимальной величины» (minimum size principle) не подтвер­ждался. Додд предложил объяснение таких «нетипичных» парламентских ситуаций, сравнив их с парламентскими системами, «характеризуемыми высокой, выраженной ап­риори, готовностью договариваться в сочетании с низкой осведомленностью». Здесь мы вновь убеждаемся, насколь­ко кропотливые исследования могут способствовать повы­шению уровня нашего понимания причинных связей и за­кономерностей, Так, проводя лонгитюдное сравнительное изучение повышения уровня благосостояния в Европе и Соединенных Штатах, оказалось возможным показать все недостатки распространенных гипотез, согласно которым у левых правительств всегда ярко выражена тенденция к уве­личению социальных расходов. «Другой типичный при­мер — образование центристских и правоцентристских коа­лиций — свидетельствует о том, что сама динамика образо­вания коалиционных правительств указывает на возмож­ность преодоления левых и правых разногласий».

На рассмотрении какого числа объектов должен стро­иться анализ, чтобы обеспечить точность проверки теоре­тических положений? Очевидно, не существует какого-то абсолютно идеального числа. Но когда глобальные законо­мерности выводятся на основе сравнения только двух или трех стран, тогда полученные выводы могут быть подверг­нуты сомнению. В таких случаях даже лучшие ученые фор­мулируют только гипотезы, которые затем потребуют даль­нейшей проверки в других странах. Так, например, невоз­можно определить условия, необходимые для обеспечения устойчивости демократии, анализируя ситуацию в Норве­гии в свете опыта Англии и Германии. X. Экштейн показал это в своей работе. Только тогда, когда высказанные пер­воначально положения подтверждаются или развиваются последующими исследованиями, гипотезы выкристалли­зовываются в правила.

Одним из методов достижения максимальной точности результатов сравнения является четкое ограничение сферы, на которой будет сосредоточен анализ. Такая «сегмента­ция» политической системы обычно предшествует выбору подлежащих сравнению стран. Это дает исследователю возможность «забыть» в какой-то степени те контекстуальные переменные, которые делают сравнение таким трудным. Сосредотачивая свое внимание исключительно на аппарате государственных чиновников, профсоюзах, избирательных правах женщин, исследователь тем самым намеренно уменьшает значение контекстуальных различий между странами, общественными или политическими системами. Ученые стремятся выбрать наиболее устойчивые и ин­вариантные факторы из огромного числа различных форм и явлений. Поэтому они в большей степени уделяют вни­мание сходству, нежели различиям. Не в самых ли обыден­ных, постоянных и всеобщих явлениях Ньютон и другие ученые открыли величайшие научные принципы? «То же самое можно было сказать и о политических явлениях» — утверждает Лапаломбара. «Устойчивые политические структуры служат свидетельством не только показательного постоянства человеческого поведения или организаций; они представляют собой также чрезвычайно важный фон, который позволяет лучше объяснить как мгновенные изме­нения, так и латентные процессы, стимулирующие посте­пенные изменения». Сравнение помогает отделить слу­чайное от неизбежного, редкое от обычного. Накопление знания — это такой процесс, который развивается от от­дельного специфического к общему, затем в обратном на­правлении — от общего к отдельному и сопровождается по­явлением новых гипотез и постепенным совершенствова­нием понятий.

Только при рассмотрении многих объектов исследова­ния мы можем определить их место, порядок и установить их иерархию. Только путем сравнения мы можем упорядо­чить реальность соответственно концептуальным ориенти­рам. Но сравнение также дает возможность выводить зако­номерности и, хотя порой и медленно, широкие обобще­ния. Мы могли бы даже утверждать, что по самой своей су­ти сравнение предполагает поиск универсальных явлений. Этот поиск в большинстве случаев является трудным про­цессом создания временных звеньев, связующих кажущие­ся столь несовместимыми миры. Л. Дюмон предлагал рас­сматривать старомодный эволюционизм как одну из тех достойных внимания конструкций, которая призвана объе­динить «дао и «тех», «цивилизованных» и «варваров» в один человеческий род. Он высоко оценивал компаративист­ский подход в исследованиях антропологов и социологов. «Если я не ошибаюсь, все подлинно научные категории рождаются из несоответствия наших собственных катего­рий категориям других, из столкновения между теорией, возникшей «в собственном доме», и данными, собранными вокруг него. В результате в каждом понятии содержится ча­стица всеобщей значимости, па основе которой антрополог переходит от одной организации общества к другой»12. Мы называем теорией определенную организацию понятий, цель которой — объяснить все многообразие реальности в универсальных терминах.

«Не существует науки, если нет обобщения» — гласит одна из аристотелевых максим. Но какой уровень обобще­ния нам следовало бы принять? История социологии гово­рит о законах, выявленных путем более или менее ярко вы­раженных сравнений. Политологи часто пытались рас­крыть взаимосвязь между социальной и политической сфе­рами, а также установить связи между непосредственно по­литическими переменными. В древние времена Ксенофонт пытался выяснить внутреннюю логику тирании. Англосак­сонские теоретики нарождавшегося парламентаризма впос­ледствии нашли объяснение равновесия в системе, действу­ющей по принципу взаимозависимости и взаимоограниче­ния законодательной, исполнительной и судебной властей. Р. Мичелз в более эмпирической манере исследовал внут­реннюю организацию партий с целью сформулировать свой «железный закон олигархии». К. Маркс в свою очередь открыл мощные базисные детерминанты всех проявлений власти.

Анализ поведенческих реакций также способствовал появлению целого ряда гипотез от самых общих до более спе­цифических. Так, М. Вебер исследовал связь между проте­стантской этикой и динамикой социальной системы. Дру­гие социологи пытались понять детерминанты социальной мобильности: одни обращались к изучению способов соци­ализации для объяснения формирования политических по­зиций взрослого населения, другие предложили такие соц­иологические модели, которые, например, показывали вза­имовлияние различных социальных слоев.

Как свидетельствуют приведенные примеры, концептуа­лизация может осуществляться на разных уровнях.  При рассмотрении на самом высоком уровне абстракции такой феномен, как политическая нестабильность, будет вклю­чать, очевидно, такие общие переменные, как распределе­ние собственности (давняя гипотеза, первоначально сфор­мулированная Токвилем). Проблема легитимности, напри­мер, может включать такие факторы, как зависимость меж­ду социально-экономическим и политическим развитием, степень культурного согласия, бремя политических требо­ваний. Равным образом исследование сущности парламентских демократий позволило бы установить другие опреде­ляющие факторы, такие как конституционная структура, природа правительственных коалиций, число и сплочен­ность политических партий.

Можно анализировать автори­тарные системы с различных исходных позиций, делая ак­цент для одних стран на неразвитости средних классов, а для других — на слабом развитии технических средств коммуникации, процессах урбанизации и низком уровне обра­зования. Предстоит ли нам теперь решить, какой вид объ­яснения является более правильным? Все они, несомненно, полезны и в то же время в какой-то степени ограничены. Чрезмерно абстрактные положения часто пренебрегают фактами, которые выявляются контекстуальными исследо­ваниями; но в то же время контекстуальные исследования теряют приобретенную информацию при рассмотрении широкомасштабных или долгосрочных явлений. С. Новак указал на эти несоответствия, которые могут создать раз­рыв между фундаментальными и прикладными сравни­тельными исследованиями: «Чем более мы стремимся вы­явить переменные и связи, которые представляются важ­ными на уровне международных исследований, тем больше вероятность того, что полученные формулировки и теоре­тические обобщения будут слишком мало значить с точки зрения специфических проблем отдельного государства». Политики не проявят интереса к такого рода открытиям, но ученые не имеют права пренебрегать любым уровнем исследований, поскольку все точки зрения являются полезны­ми и дополняют друг друга.

В зависимости от той цели, которую ставит перед собой ученый, формулирующий какое-либо правило, масштабы его интересов могут значительно меняться. В промежутке между двумя крайними позициями, где на одном — пара­дигма, а на другом — описание без объяснения, располага­ются те теоретические конструкции, которые Р. Мертон на­зывает «теориями среднего уровня»: эти «теории являются промежуточным звеном между мелкими рабочими гипоте­зами, в изобилии рождающимися в процессе повседневной исследовательской практики, и всеобъемлющими размыш­лениями, включающими главную концептуальную схему, на основе которой объясняется существование большого числа эмпирически наблюдаемых проявлений единообра­зия социально го поведения».

Каждый используемый социальными науками метод, позволяющий вырабатывать правила, ограничен опреде­ленными рамками. Очень долго политологи, особенно в Европе, проводили свои исследования в рамках строгих ме­тодологических схем, что, несомненно, позволило им лучше оценить роль и влияние различных политических инс­титутов. Но оставляя без внимания те социальные силы, которые влияют на властные функции, эти ученые «не при­нимали в расчет неполитические детерминанты политиче­ского доведения и, следовательно, неполитические основы правительственных институтов». С другой стороны, бихе­виористский подход к политическим явлениям не учиты­вает решающую роль, принадлежащую этим институтам.

Исследователи, признававшие главенствующую роль социальных сил в истории, иногда оказывались втянутыми в область чистой теории. Угасание некоторых течений мар­ксистского толка служит тому печальным примером. Но следует также обратить критические замечания и в адрес функционалистов; они также подвержены искушению пре­вратить все многообразие явлений в не поддающиеся про­верке абстракции. Исторический метод доказал свою спо­собность продемонстрировать, как постепенно формируют­ся политические институты — в процессе смены многих этапов и под воздействием многих факторов. Но историче­ский анализ должен быть преобразован в асинхронные сравнительные исследования для того, чтобы обеспечить, например, понимание главных особенностей развития Ев­ропы в девятнадцатом столетии. Так, методом количественной оценки можно точно проанализировать взаимосвязи между политическими явлениями, которые в течение дли­тельного времени лишь намечались. Но количественные методы имеют свои собственные недостатки. Необходи­мость получить убедительные данные может повлиять на поставленные вопросы и ограничить объективность восп­риятия исследователя. Б.деЖувенель справедливо осудил подобный «новый фатализм», который все явления объяс­няет долей валового национального продукта на душу насе­ления.

Чтобы добиться максимальной надежности результатов, социальные ученые стремятся выйти за рамки тривиально­го сравнения, чтобы обеспечить большую точность инфор­мации и используемых данных, дать количественную оцен­ку всему, что поддается такой оценке. Но нельзя забывать, что техническое усложнение методов сравнения не может быть самоцелью. Развитие технических средств исследова­ния и расширение сферы сравнения должно сопровождать­ся усовершенствованием сравнительной методологии, эпистемологическим осмыслением и тщательной формули­ровкой понятий, способных впитать, упорядочить и при­дать смысл потоку информации. Без этого всякий техниче­ский прогресс, достигнутый на уровне сбора или компью­терной обработки данных, окажется бесполезным.